Фортепианная игра. Ответы на вопросы о фортепианной игре. Маленькая книжка простых наставлений

  

Фортепианная игра

Ответы на вопросы о фортепианной игре

КАК РУБИНШТЕЙН УЧИЛ МЕНЯ ИГРАТЬ

Как-то раз я довольно плохо сыграл рапсодию Листа. Спустя несколько мгновений он сказал: «Для тети или мамы такое исполнение этой пьесы было бы в самый раз». Затем, поднявшись и приблизившись ко мне, он добавил: «А теперь покажите, как мы играем такие вещи». Тогда я начал все сначала, но едва сыграл несколько тактов, как он прервал меня словами: «Вы уже начали? Я что-то не расслышал хорошенько».

   Да, учитель, конечно, начал, — ответил я.

   О, — протянул он неопределенно, — я и не заметил.

   Что вы хотите этим сказать? — спросил я.

   А вот что, — ответил он, — раньше, чем ваши пальцы коснутся клавиш, вы должны начать пьесу в уме, то есть представить себе мысленно темп, характер туше и, прежде всего, способ взятия первых звуков, — все это до того, как начать играть фактически. Да, между прочим, каков характер этой пьесы? Что она — драматична, трагична, лирична, романтична, юмористична, героична, возвышенна, мистична? Ну, почему же вы молчите?

После такой тирады я обычно что-то бормотал, чаще всего изрекая какую-нибудь глупость — по причине благоговейного страха, который он мне внушал. В конце концов, перепробовав несколько его наводящих указаний, я попадал в цель. «Ну, наконец-то! — говорил он тогда. — Итак, она юмористична? Отлично! И рапсодична, свободна по форме, — не так ли? Вы понимаете, в чем дело?»

—       Да, — говорил я в ответ.

—Что ж, очень хорошо,—отвечал он,—теперь докажите это.

И я опять начинал все сначала. Рубинштейн стоял сбоку, и, когда ему хотелось особенно выделить тот или иной звук, его могучие пальцы нажимали на мое левое плечо с такой силой, что я колотил по клавишам так, что рояль начинал стонать. Если это не давало ожидаемого эффекта, он просто всей своей рукой придавливал мою так, что она сплющивалась и распластывалась, как масло, на клавишах, черных и белых, создавая ужасную какофонию. Тогда он говорил почти что с гневом: «Но чище, чище, чище!» — как будто диссонанс произошел по моей вине.

Такого рода эпизоды не лишены были юмористической стороны, но находились всегда на волосок от того, чтобы дело приняло трагический оборот, особенно если я пытался объясниться или оправдаться. Поэтому я обыкновенно хранил молчание, убедившись на опыте, что это был для меня единственный выход; ибо Рубинштейн успокаивался так же быстро, как и вспыхивал, и когда пьеса заканчивалась, я слышал его обычные слова: «Вы превосходный молодой человек!» И как скоро тогда забывались все огорчения!

Вспоминается один случай, связанный с исполнением мною «Лесного царя» Шуберта-Листа. Когда я дошел до того места пьесы, где Лесной царь говорит ребенку: «Дитя, оглянися, младенец, ко мне», и, очень плохо сыграв арпеджио, взял вдобавок несколько фальшивых нот, Рубинштейн спросил меня: «Знаете ли вы текст в этом месте?»

В ответ я процитировал слова стихотворения.

«Так, — сказал он, — прекрасно. Лесной царь обращается к ребенку. Лесной царь—это бесплотный дух, призрак, так играйте же это место бесплотно, призрачно, если хотите, но не безобразно, с фальшивыми нотами!»

1[2]345
Наши друзья
 
 

Москва, Издательский дом Классика-XXI, 2007