Фортепианная игра
Ответы на вопросы о фортепианной игре
КАК РУБИНШТЕЙН УЧИЛ МЕНЯ ИГРАТЬ
Как-то раз я довольно плохо сыграл рапсодию Листа.
Спустя несколько мгновений он сказал: «Для тети или мамы такое исполнение этой
пьесы было бы в самый раз». Затем, поднявшись и приблизившись ко мне, он
добавил: «А теперь покажите, как мы играем такие вещи». Тогда я начал все
сначала, но едва сыграл несколько тактов, как он прервал меня словами: «Вы уже
начали? Я что-то не расслышал хорошенько».
—
Да, учитель, конечно, начал, —
ответил я.
—
О, — протянул он неопределенно, —
я и не заметил.
—
Что вы хотите этим сказать? —
спросил я.
—
А вот что, — ответил он, — раньше,
чем ваши пальцы коснутся клавиш, вы должны начать пьесу в уме, то есть
представить себе мысленно темп, характер туше и, прежде всего, способ взятия
первых звуков, — все это до того, как начать играть фактически. Да, между
прочим, каков характер этой пьесы? Что она — драматична, трагична, лирична,
романтична, юмористична, героична, возвышенна, мистична? Ну, почему же вы
молчите?
После такой тирады я обычно что-то бормотал, чаще
всего изрекая какую-нибудь глупость — по причине благоговейного страха, который
он мне внушал. В конце концов, перепробовав несколько его наводящих указаний, я
попадал в цель. «Ну, наконец-то! — говорил он тогда. — Итак, она юмористична?
Отлично! И рапсодична, свободна по форме, — не так ли? Вы понимаете, в чем
дело?»
— Да, — говорил я в ответ.
—Что ж, очень хорошо,—отвечал он,—теперь докажите это.
И я опять начинал все сначала. Рубинштейн стоял сбоку,
и, когда ему хотелось особенно выделить тот или иной звук, его могучие пальцы
нажимали на мое левое плечо с такой силой, что я колотил по клавишам так, что
рояль начинал стонать. Если это не давало ожидаемого эффекта, он просто всей
своей рукой придавливал мою так, что она сплющивалась и распластывалась, как
масло, на клавишах, черных и белых, создавая ужасную какофонию. Тогда он
говорил почти что с гневом: «Но чище, чище, чище!» — как будто диссонанс
произошел по моей вине.
Такого рода эпизоды не лишены были юмористической
стороны, но находились всегда на волосок от того, чтобы дело приняло
трагический оборот, особенно если я пытался объясниться или оправдаться.
Поэтому я обыкновенно хранил молчание, убедившись на опыте, что это был для
меня единственный выход; ибо Рубинштейн успокаивался так же быстро, как и
вспыхивал, и когда пьеса заканчивалась, я слышал его обычные слова: «Вы
превосходный молодой человек!» И как скоро тогда забывались все огорчения!
Вспоминается один случай, связанный с исполнением мною
«Лесного царя» Шуберта-Листа. Когда я дошел до того места пьесы, где Лесной
царь говорит ребенку: «Дитя, оглянися, младенец, ко мне», и, очень плохо сыграв
арпеджио, взял вдобавок несколько фальшивых нот, Рубинштейн спросил меня:
«Знаете ли вы текст в этом месте?»
В ответ я процитировал слова стихотворения.
«Так, — сказал он, — прекрасно. Лесной царь обращается
к ребенку. Лесной царь—это бесплотный дух, призрак, так играйте же это место
бесплотно, призрачно, если хотите, но не безобразно, с фальшивыми нотами!»
|
|